СкачатьСохранить на Яндекс.Диск Хрустальное перо Атрошкин С..doc НЕВЕСТА
Старенькая «шестерка» неторопливо катила по трассе, раскидывая по сторонам грязное, серое месиво, которое еще утром было белым, свежевыпавшим, снегом. Такова уж сибирская осень: утром всё белым бело, сверкает на солнце миллиардами огней, как праздничный город. А потом набегают тучи, и начинает моросить мелкий, нудный дождик. И через час-другой пропадает былое великолепие без следа, как в детской сказке. Пробили невидимые часы полночь, и превратилась карета в тыкву, а бальное платье стало серыми, замызганными обносками. Да, как в сказке. Только не понятно чего в ней больше: чудес или суровой реальности? Поучительного или страшного? А мы читаем сказки детям, не задумываясь над этими вопросами. Нам читали и мы читаем. Читаем потому, что забываем свои детские впечатления от услышанного когда-то. Это наша память оберегает, охраняет нас от перегрузок. Сохраняет способность идти по жизни, раскидывая по сторонам комки тающего снега, перемешанного сотнями ног тех, кто прошел эту дорогу раньше нас.
Трасса была почти пустой. Из-за выходных или непогоды. Без очень веских причин не каждый решится испытывать судьбу на дороге, капризной сибирской осенью. Да, в такую погоду хороший хозяин…Редкие встречные машины, редкие попутные, все едут не спеша. По такой дороге…Даже огромные фуры дальнобойщиков не летят, обрызгивая грязью остальных. По этому серо-грязному месиву можно торопиться только в рай…или в ад. Тут уж кому как повезет.
Мелкий холодный дождь лил без передышки. Осень смывала все, что говорило о скором приходе зимы. Старательно смывала, не оставляя белых пятен. Серые тучи затянули небо до самого горизонта. И там, впереди, они сливались с серой дорогой, петляющей среди серых, унылых берез. Серость, сплошная серость! Черт бы побрал эту погоду! Эту серую слякоть, разлившуюся по земле и ползущую по небесам. Разогнать бы ее. Только нет у человека возможности такой. Не дано ему управлять силами природы. Пусть и пыжится он изо всех сил, напускает на себя важность, мол, венец творения. Только что толку-то? Сплошное недоразумение выходит от этих потуг. И остается только тяжело вздыхать, глядя на природную серость за окном.
Вот Сашка, владелец старенького чуда отечественного автопрома, и вздыхает:
- Блин, поторопился резину поменять. Все шипы повылетают к чертям собачьим. Послушал прогноз погоды, поверил.
- Ну, ты, Саня, даешь! Такой большой, а в сказки веришь. Точную погоду на завтра нам сообщат послезавтра. И то приврать могут. Это за ними не заржавеет.
Я старался поддержать беседу. Не то, чтобы уж очень хотелось поговорить, но серая канитель за окном клонила в сон. Клонила безбожно. Глаза закрывались. Словно они жили сами по себе и не обращали никакого внимания на наши желания и стремления. Поэтому и выходило, что лучше уж языком молоть, чем валяться где-нибудь в кювете. Путь-то еще не близкий. А серый день неумолимо превращался в еще более серый вечер. Хотя, в такой день и не поймешь, где эта незримая граница.
- Все знаю, не первый раз замужем. Но утром то все было точно по прогнозу. Вот и повелся, поверил.
- Это случайно совпало. Ты вон сейчас послушай.
Магнитола бодрым, почти счастливым голосом, вещала: «По области ожидается переменная облачность, местами небольшие дожди. Температура воздуха…»
- Наверное, мы случайно и попали в эти самые места, с дождями и с переменной облачностью.
- Нет, Саня, мы всегда попадаем в одно и то же место. В независимости от прогноза погоды и курса валют. Мир меняется, а мы однолюбы. Нас уже не переделать.
- Демагогию, Серега, не разводи. Кто нас будет переделывать? Помнишь перестроечный лозунг « Перестройку начни с себя!» Вот, пока мы сами себе мозги не вправим…
- Да, мы и мозги-то вправлять будем через задницу.
- Что-то у тебя мысли сегодня какие-то…
- Какая погода, такие и мысли.
В салоне воцарилась тишина. Даже «дворники» бесшумно скользили по лобовому стеклу, смахивая небесную влагу.
Я крутанул ручку громкости на магнитоле, и салон наполнился обволакивающим, с приятной хрипотцой, голосом: «Как упоительны в России вечера…» Вот уж в тему. Громкий смех разогнал тишину в салоне, вытиснив ее в приоткрытую форточку водительской дверки вместе с сигаретным дымом.
- Сань, расскажи что-нибудь. Ты же знаток шоферских баек.
Сашка, в лихие девяностые три года крутил баранку в одной конторе. «Дальнобоил» - как он сам говорил об этом. Помотался по стране и ближнему зарубежью. Исколесил все вдоль и поперек. Насмотрелся всякого. Время то было шальное, неспокойное. Смутное было время. Что сам видел и пережил, что слышал, от таких же, как он, водил-дальнобойщиков. Только историй знал множество. Это, должно быть, важная составляющая шоферского ремесла. Историй должно хватать на долгую дорогу, которая порой бывает длинною в человеческую жизнь.
- Какие байки? Все из жизни нашей бестолковой. Бывает, так закрутит, что и придумывать ничего не надо. Это потом уже приврут, приукрасят. А где-то и жути нагонят. Только, всё равно, всё берется из жизни. Не тот у нас народ, чтобы небылицы выдумывать. Приукрасить – это святое.
-Давай тогда жизненную историю. Только предупреди, когда привирать начнешь. А то я человек доверчивый.
-Да ладно?
-Вот тебе крест.
Я попытался осенить себя крестным знамением, но машина подпрыгнула на какой-то кочке, и я чудом сохранил оба глаза целыми и невредимыми.
- Эй, Шумахер, ты меня чуть инвалидом не сделал. На дорогу иногда глядеть надо.
- А ты руками-то не маши. Скоро доедем до цыганского километра, вот там и будешь креститься. Там - самое время.
- До какого километра?
- Цыганского, цыганского. Не слышал про такой? Сразу видно, что не бывал ты в этих краях. Сидите всю жизнь, как пни на одном месте. Ничегошеньки не знаете. Эх…
- Ну, да… Это у тебя три кругосветки за спиной. Сухопутный мореплаватель. Исследователь деревни Гадюкино и ее окрестностей.
- Ладно, ладно… Разошелся. Слушай. Только не знаю, где тут, правда, а где нет. История давнишняя. Был у нас в конторе один пенсионер. Он еще с войны за баранкой. Так, вот говорил Иваныч, что всё это чистая правда. Чуть ли не на его глазах всё и произошло.
Я поёрзал на сиденье, пытаясь устроиться поудобнее. А в наших машинах это ой, как не просто. Поёрзал, поёрзал и застыл, обратившись в слух.
- Случилось всё в начале восьмидесятых, или в конце семидесятых. Тогда про такие вещи в газетах не писали. Не принято было. Мы уверенно и бодро шагали в светлое коммунистическое завтра, не обращая внимания на всё, что не вписывалось в программу пятилетнего плана. Может быть, и правильно делали. Это сейчас одна «чернуха» и в газетах, и в телевизоре. Бросаемся из крайности в крайность. Будто бы стремимся наверстать что-то упущенное. Только не случайно говорят: «Золотая середина». А мы не можем вовремя остановиться. Вот и штормит нас, бросает то вверх, то вниз. Менталитетом сейчас это обзывается. Но как не называй, не знает наш народ меры ни в веселье, ни в драке, соединяя одно с другим.
Так вот. Была километрах в пяти от трассы деревенька. Сейчас нет уже этой деревни. Разъехались люди, разбрелись кто куда. Название не помню сейчас. Что-то плодово-ягодное. То ли Малиновка, то ли Антоновка. Да и не в название дело. Деревня, как деревня. Колхоз «40 лет без урожая». Пахали, сеяли, бились за надои, сражались за центнеры с гектара. Порой даже в передовиках ходили. Обычная деревня, каких по округе много наберется. Был даже свой сельский клуб, в котором и библиотека, и кино, и танцульки. Даже «УАЗик» был у председателя, что, по тем временам, говорило о многом. И всё бы шло своим чередом, да только однажды встал рядом с деревней цыганский табор. Отношение к ним, мягко говоря, не очень-то дружелюбное. И сейчас так, и тогда так было. Чужаков легко обвинить во всех смертных грехах. Хотя, быть может, дыма без огня не бывает. Только как разобраться во всём этом. Да, и кто будет разбираться. Один участковый на пять деревень. До власти - далеко, до Бога - высоко…Вот и вершил народ своё правосудие с криком, руганью и мордобоем. Хорошо, что хоть до поножовщины дело не доходило.
- Да, уж. В детстве, помню, взрослые говорили, что цыгане воруют детей. И мы убегали домой, увидев на улице цыганку. Негатив закладывается с младенчества. А, может быть, передаётся на генетическом уровне. Поэтому мы воспринимаем в штыки тех, кто отличается от нас. Это потом мы начинаем выдумывать небылицы, чтобы, хоть как-то, оправдать своё неприятие. Легче приписать другим несуществующие пороки, чем признаться в своих.
- Вот-вот. Так и тогда. Война. То холодная, то горячая. Корова пропала? Цыгане виноваты! Забор повалился? Опять они же. И с каждым днем обид и обвинений становилось всё больше. Когда-то должна была переполниться эта чаша. Чем бы всё это обернулось? Скорее всего, кровью. Да, и не может быть иначе в нашем сумасшедшем мире.
Но среди этой всеобщей ненависти, а, может быть, в противовес ей, родилась любовь. Так, наверное, часто случается. Иначе мир давно бы захлебнулся в крови и жестокости. Мудро кто-то обустроил нашу жизнь, разделив её на плохое и хорошее, поддерживая баланс между добром и злом.
- Прямо Ромео и Джульетта Сибирского уезда.
- История не нова. Я же тебе говорил, что всё берется из жизни нашей. Она и писатель, и сценарист, и режиссер. У кого-то, просто, хватает мозгов и таланта записать эти истории и преподнести нам. А мы, благодарные читатели, превозносим его до небес. Только в чем его заслуга? Всё есть плагиат. Вот, почему бы и не замахнуться на Вильяма, нашего, так сказать, Шекспира? Записывай мой рассказ и получай мировую славу. Записывай, пока я добрый.
- Ага, всё бросил и схватился за перо. Осталось только гуся поймать, перья повыдергивать и вперед - к мировой славе.
- Да, с гусями нынче проблема. Пока найдешь, и писать не захочется.
- Это точно. С гусями проблема. Улетел давно последний гусь. Остались одни тараканы в голове. Так, что не светит мне популярности даже в рамках одной отдельно взятой деревни. Ты не отвлекайся. Чем дело-то кончилось?
- Чем? Да, как в классических романах. Таились влюбленные от злобы человеческой. Только шила в мешке не утаить. Увидел кто-то их вместе, и пошла гулять молва по округе. Тут и воспылали «праведным» гневом и с той, и с другой стороны. Надо же сын председателя колхоза в табор бегает. Предатель! Изменник! Ату, его! И в таборе такая же песня. Чуть до самосуда и смертоубийства дело не дошло. Ненависть ослепляет людей. А нет бы, разглядеть в любви этой знак, что все может быть совсем иначе. По доброму, по хорошему, по-людски.
И вот, надышавшись ненавистью, вкусив сполна злобы людей и непонимания, решились влюбленные на побег. Сбежать, спрятаться, переждать. Вдруг, да прозреют люди, поймут. Это сейчас можно отправиться куда душе угодно и тосковать по Родине, глядя на Биг Бен или Эйфелеву башню. А тогда… время было другое. Да, и люди были другие. Поэтому и решили Ромео и Джульетта времен развитого социализма махнуть на БАМ. В толчее и неразберихе ударной стройки проще затеряться. Руки рабочие нужны? Нужны. Народу разного много? Много. И не бросится в глаза новая пара. Немало там таких, приезжих. Кто за деньгами приезжает, кто – за романтикой. Устроиться проще. А дальше? Дальше видно будет. Может быть, и образуется всё само собой. А если нет? Всё равно, жизни здесь не будет. А там? Вопросов, как обычно, больше, чем ответов. Но разве это когда-то останавливало молодых?
- Наверное, нам гораздо проще пережить какие-то бытовые трудности и проблемы, перетерпеть физическую боль и лишения, чем непонимание человеческое. Душевная боль страшнее. И самое странное то, что чаще всего нам причиняют её самые близкие люди. Пребывая в заблуждении, что действуют для нашего же блага.
- Это точно. И в стародавней Италии, и в СССР, и в нашей новой России. Времена меняются, а люди… Незаметно особых-то перемен. Видимо, суть человеческая, её природа неизменна и постоянна.
- Благими намерениями вымощена дорога в ад. И мостим мы её с энтузиазмом, самозабвенно. Вот уж, где поистине ударная стройка, растянувшаяся на века.
- Так вот, порешили влюбленные сбежать. Одолжил парень у приятеля мотоцикл и помчался в табор. Это раньше принц на белом коне и принцесса в замке. Нынче принцы на железных конях и принцессы из «хрущёвок». Но как бы то ни было, подхватил Ромео Джульетту в таборе и рванули они в светлое будущее. Только это в сказках все заканчивается шумным пиром на весь мир. Реалии нашей жизни суровы и беспощадны. Бросились люди в погоню. Уж очень кому-то не нравится когда другие хотят жить счастливо. Прям, хлебом не корми, а дай нагадить ближнему своему.
Погоня! Азарт! Адреналин! Кровь кипит. Одни убегают, другие – догоняют. Ветер, бьющий в лицо, и тот не может остудить горячие головы. Потому, что цель ясна, близка и досягаема. Охота - излюбленное занятие мужчин с доисторических времен. Охота и война. Война и охота. Порой, даже и итог не важен. Главное – сам процесс, возможность почувствовать себя воителем.
Рёв мотоциклов, пыль до небес, крики на всю округу. Взбудоражили всех. Даже те, кто не участвует в погоне, без дела не сидят. Запасается народ кольём. При любом исходе повод для драки найдется. Без вариантов. Рубикон перейден, мосты сожжены, обратной дороги нет.
Только закончилось все бедой. Выскочили наши герои на трассу, а там груженый кирпичами «МАЗ»… Парень только и успел столкнуть девчонку с мотоцикла. У него шансов никаких не было. Отбросило его на обочину… вместе с куском металлолома. Девчонка, говорят, не плакала, не кричала, стояла как изваяние. Белая, как мраморная. А потом прокляла она и деревню эту, и табор свой, за злобу нечеловеческую и ненависть слепую. Прокляла за то, что убили они любовь. Убили люто и беспощадно. Кто злобой, а кто – равнодушием. Выхватила у кого-то из загонщиков нож и вонзила себе прямо в сердце. Так и лежали они рядом на пыльной обочине, загнанные людьми в западню, из которой нет выхода.
- Да, уж… трагическая история. Вот действительно Ромео и Джульетта. История на все века и для всех народов. И чем всё закончилось? Такая любовь и такая смерть должна примирить людей. Человек, при всей своей порочности, не может, не должен плясать на костях. Люди должны, наперекор всему, оставаться людьми.
- Про людей не знаю. Врать не буду. Только факт на лицо: от деревни той только трубы печные и остались. Табор? Да, кто знает? Может быть, до сих пор бродит где-то. Страна наша большая. Но с той поры в округе цыгане больше не останавливались. Вот так-то. Только история на этом не закончилась. Она лишь началась.
- В смысле?
- В самом прямом. Видно, не суждено было влюбленным быть вместе. Ни в этом мире, ни в том. Ни в жизни, ни в смерти. Разминулись их души и по ту сторону, не соединились, не слились в одно целое. Наверное, правду говорят, что души самоубийц не могут найти своего пристанища, своего успокоения. Вот и бродят они между тем и этим миром.
- Началось.
- Что началось?
Сашка с опаской закрутил головой, пытаясь что-то рассмотреть в серых сумерках, за плотной дождевой пеленой.
- Вранье началось. Жути решил нагнать?
- Да пошёл ты…Сам просил историю рассказать. Вот я и рассказываю.
Водитель с хрустом вдавил прикуриватель в гнездо, вытряхнул из пачки сигарету. Всем своим видом показывая, что он оскорблен моим недоверием к своему повествованию. Оскорблен до глубины души. И мне следует очень постараться, чтобы вернуть его расположение. Но я Сашку знаю не первый день. Обижаться и молчать не в его характере. Только «фасон» держать надо. Значит…
- Саня, ладно, не обижайся. Ну, бывает… Ляпнул , не подумавши. Что дальше? Интересно.
Сашка молча затянулся, как бы размышляя: «А стоит ли продолжать свой рассказ?». Выпустил дым колечками и выкинул недокуренную сигарету в сырой осенний вечер.
- Интересно? Тогда не перебивай. Вот закончу свой сказ…
- Слушаю и повинуюсь… Шахеризада.
- Опять начинаешь?
- Всё, всё, молчу.
- На чем я остановился?
- Души самоубийц бродят по земле и …
- Так вот. Говорят, что цыганку ту похоронили в свадебном платье, которое было в её сумке. Мол, таково было её последнее желание. Так ли это на самом деле? Не знаю. Но только стал появляться на дороге, в том самом месте, силуэт девушки в белом платье. Появляться внезапно перед машинами, в свете фар. Чем это всё заканчивалось и ежу понятно. Кто-то верил, кто-то смеялся. Однако никто не мог объяснить: почему на совершенно ровном участке дороги столько аварий и смертей. Всего один километр, а ДТП больше, чем на всей трассе. Особенно призрак преследовал грузовики. Хотя, в чём виноват был водитель того «МАЗа»? Но привидение, видимо, имело своё мнение на этот счет. Дело дошло до того, что шоферюги стали отказываться ездить по этой дороге. Представляешь, забастовка в Советском Союзе?
- Это ЧП. Много голов полетело бы сразу. И в районе, и в области.
- О том и речь. Кто захочет лишаться теплого места из-за… неизвестно чего? И что потом напишут в личном деле? Как тебе формулировка: «Исключён из партии за неудовлетворительную работу с беспартийными призраками.»
- Легче самому повеситься.
- Ученых разных привозили, чтобы они объяснили, что привидений не бывает. Милиция дежурила, военные округу прочёсывали. Только, что напалмом этот километр не жгли. На войне, как на войне. А призрак то исчезал, то появлялся снова. И опять на дороге начинался кошмар.
- Какое-то воинственное привидение. Так всех подряд и тормозило?
- Нет, конечно. Я же говорю: то пропадало куда-то, то появлялось вновь. Только оно же не сообщает, когда появится в следующий раз. Вот и не хочет народ рисковать. Вдруг именно ты и нарвешься? Но ездили. Ворчали, возмущались, но всё равно ездили.
Со временем история эта начала забываться и призрак, вроде бы, стал реже выходить на дорогу.
- Так, может быть, и не было никакого призрака? Молва людская. Любят преувеличить, из мухи слона сотворить. Кому-то почудилось. Вот и пошла легенда гулять по округе. Народ у нас суеверный. Образованный, грамотный, но суеверный. От чёрной кошки шарахаемся, плюём через плечо, по деревяшке стучим. Вот уже и ХХI век на дворе. Компьютеры, мобильники…А на экзамен пятачок обязательно подложим в башмак. Непонятно чего в нашей жизни больше: науки или суеверий?
- И я так думал, когда в первый раз эту историю от Иваныча услышал. Тем более что мотался по этой трассе частенько. И утром, и днем, вечером. Правда и прошло уже лет двадцать после той истории. Хотя новые венки и кресты на этом проклятом километре появлялись регулярно. Ходили слухи, точнее, смутные отголоски той истории. Говорят, что даже какой-то сюжет про это место по ТВ показывали, и в газете статья была. Только тогда не до телевизора, и не до газет мне было. Мотался, деньгу зашибал.
- Не забивал себе голову разной ерундой, вот и не являлся тебе призрак. Может быть, в этом всё и дело. Все наши беды и проблемы от головы бестолковой. Сами напридумываем, сами же и мучаемся, страдаем, переживаем. Потому-то и являются нам то привидения, то пришельцы, то еще что-нибудь странное и необъяснимое.
- Не до размышлений мне тогда было. Приехал, отоспался и снова за баранку. Так закружился, что сам уже на привидение стал похож. А тут еще напарник приболел. Мотался один. Далеко не отправляли, но округу всю исколесил.
Как-то утром прихожу, а шеф из конторы бежит навстречу. Мол, выручай, Саня. Груз срочный в Питер. А я ему: «Как ехать-то? Напарника нет. Все в разъездах. А одному в такую даль не резон». Только начальник не унимается: «С Иванычем договорился. Он с тобой поедет».
Иваныч, к тому моменту, уже лет пять никуда не ездил. Так, слесарил в гараже. Возраст и здоровье уже не то, чтобы баранку по двенадцать часов крутить. Даже и не знаю, как и кто его уговорил, но Иваныч покряхтел, поворчал и согласился. Не знаю, что уж ему посулили. Видно, и правда груз был срочный и важный, раз начальство так суетилось. Бывали у нас раньше запарки, но как-то выкручивались, нанимали на рейс кого-нибудь. А тут запрягли пенсионера.
Странно, но ни разу до этого всё не складывалось так удачно. До Питера доехали без проблем. Ни аварий, ни поломок, ни гаишников, ни братков. Иваныч всю дорогу шутил: «Точно моя бабка свечку в церкви поставила. Большую свечку. Вот ангелы нас и оберегают». Не знаю про свечку, но доехали хорошо. Конечно, большую часть дороги я за рулем, но и мой новый напарник честно тянул лямку, сколько мог.
В Питере закинули попутный груз и домой. Видно и в правду Степанида Петровна поставила большущую свечку, потому, что и на обратном пути ангелы-хранители нас не оставили. Даже с погодой повезло. Сентябрь, а «за бортом» солнечно и сухо. Почти, как летом. Благодать! Кати себе, любуйся пейзажами. Только экскурсовода не хватало: «Посмотрите на право,… посмотрите на лево…» Хотя, в принципе, и экскурсовод-то был не нужен. Иваныч лучше любого краеведа рассказывал о городах и весях нашей необъятной Родины. Вот память у человека! Словно вчера здесь проезжал. Всю дорогу слушал его с открытым ртом.
Мой новый напарник был не только замечательным рассказчиком, но и отлично заменял навигатор. Знал не только трассу, знал и окольные пути-дорожки. «Здесь сверни. Верст 100 срежем и гаишников стороной обойдем…» Так всю дорогу. Моему удивлению не было предела: « Иваныч, ты откуда всё знаешь?» Старый шоферюга подмигивал: «Я не помню, что было вчера, а что было 20 лет назад было могу рассказать…Вот доживешь до моих лет…»
За всю дорогу только один раз я его не послушал. Торопился домой. Спешил, летел на крыльях любви. У нас с Галкой тогда уже всё к свадьбе шло. Вот и не послушал старика. В тот день мы намотали уже верст семьсот. Солнышко клонилось к вечеру. Остановились перекусить в придорожной забегаловке. Их тогда уже полно было вдоль трассы. Перекусить, да ноги размять. Сидим, жуем, щуримся на яркое осеннее солнце. Иваныч разомлел совсем. Вымотала его дорога.
- Санек, давай здесь заночуем. А с утра двинем до дому.
- Иваныч, ты о чём это? Отдохнем и двинем дальше. Утром уже дома будем. Осталось то всего ничего.
- Не торопись. Суставы аж выворачивает. Ночью погода точно испортится. Давай не будем судьбу испытывать. Переночуем и по свету двинем.
- Я ж не предлагаю тебе за руль. Ложись, отдыхай. А утром сдам тебя твоей бабке. Пусть она твои суставы лечит. Это ты просто устал. Смотри, какой закат. Нормальная ночь будет. Долетим мигом. Трасса чистая. Надо только на заправку заскочить.
Зря я деда не послушал. Ой, зря. И двух часов не прошло, как нагнало откуда-то тучи. Чёрные, тяжёлые. Видно, исчерпали мы лимит везения, или ангелы-хранители наши отвлеклись на минутку. Только влетел я на полном ходу в сплошную стену дождя. Хлестало так, что «дворники» еле успевали смахивать потоки воды. Прямо, тропический ливень. Дороги не видать. Выскакивал пару раз на встречную полосу. Хорошо, что трасса пустая была.
Сколько я так плыл по дороге, не знаю. Когда и сверху, и с низу вода, время теряется в этой водной стихии, уносится летящими потоками. Ох, и материл же я себя. Ругал самыми нехорошими словами. Хоть останавливайся и пережидай этот кошмар.
Вдруг, вижу, на обочине девчушка стоит. Жалко стало. В такую погоду на пустынной трассе, не дай Бог. Тормознул, дверцу открыл.
- Запрыгивай.
А она стоит, на меня смотрит и молчит.
- Запрыгивай, дуреха! Околеешь под таким дождем. Давай быстрей. Ну, она и залезла в кабину. И таким холодом повеяло, что волосы дыбом встали.
- Сейчас печку включу, согреешься. Промокла, поди, совсем? Ничего, сейчас жарко станет. Вот термос. Чайку горячего глотни.
А нежданная попутчица всё молчит. Смотрит прямо перед собой в темноту ночную и молчит.
- Откуда ты здесь взялась в такую пору?
Окинул её взглядом. Молоденькая. Лет 18-19. Платье белое, на свадебное похоже, но какое-то старомодное. Волосы чёрные, длинные. Но не уложены и какие-то неживые, как парик.
- Никак со свадьбы сбежала? И у меня скоро свадьба. Лишь бы моя невеста из-под алтаря не кинулась бежать.
Молчит. Будто в рот воды набрала. Только холод по кабине такой, что аж кровь стынет. Хотя печка молотит на полную. Даже Иваныч закряхтел, заворочался в спальнике.
А молчание это и злит, и пугает. Непонятно: то ли молчание злит, то ли злость пугает. Такой сумбур почему-то в голове. Туман какой-то, который не даёт сосредоточиться. Даже дорога плывёт перед глазами. Словно и её смывают потоки холодного дождя. Словно этот сырой холод забирается в кабину через лобовое стекло и никакая печка не сможет его побороть, выдавить в темноту сентябрьской ночи.
Страх? Нет, не страх. Наверное, именно это называют пограничным состоянием. Именно пограничным. Ты пересекаешь границу без документов, без виз. Попадаешь в другую страну. Нет, даже не в другую страну, а на другую территорию. «Терра инкогнито». На этой территории нет чётких линий, разграничений яви и сна, реальности и бреда. Всё, что раньше казалось незыблемым, распадается, как карточные домики, а туман обретает прочность бетона. Трудно поверить?
– Трудно. Это какая-то теория относительности. Вперемешку с деревенским колдовством. Всё равно, что на научный симпозиум по молекулярной физике пригласить бабку-знахарку.
- Наверное, так оно и есть. Только тогда мне было явно не до теории относительности. Всеми силами пытался удержать машину на дороге. Видно эта дорога и была той самой пограничной чертой, через которую никак нельзя было перешагнуть. Что там было за ней? Не знаю. Но уж очень мне не хотелось переступить через неё. И вдруг я услышал голос. Хотя, я даже сейчас не уверен был ли это голос моей попутчицы, или чей-то голос звучал в моей голове: «Не торопись. Сейчас будет поворот налево. Довези до деревни».
Я сбросил скорость, стараясь не пропустить поворот…Потом была грунтовая дорога. Даже не дорога, а едва различимая в траве колея. Машина прыгала на ухабах, ныряла в огромные, чёрные лужи. Должно быть, ангелы-хранители вспомнили о нас, не дали машине скатиться с высокой насыпи в бездонный кювет-промоину. Мокрые ветки хлестали по кабине, словно пытались преградить путь. Небо, казалось, опустилось совсем низко и превратилось в сплошной дождевой поток. Сколько длилась эта безумная езда? Не помню. Вцепился в руль с одной мыслью: «Где же эта чёртова деревня?» Кажется, что ехали мы, целую вечность. И снова голос зазвучал в моей голове: «Видишь, два окошка светятся? Там останови». Сквозь пелену дождя, едва различимые пятнышки света. Может быть, глаза устали, но мир вокруг казался матовым, полупрозрачным. Точнее, полу призрачным. Наверное, я всё же заступил за грань. Пусть одной ногой, но заступил.
Машина замерла. Всё! Приехали. Слышал, как хлопнула дверка и … Провалился куда-то. Забытье? Сон? Беспамятство? Не знаю. Может быть, мозг отключился, спасая меня от тихого помешательства. Всё, что было дальше стёрто из моей памяти. Может быть, я просто спал. Вырубился после трудного дня и кошмарной ночи.
Очнулся я от того, что кто-то настойчиво теребил меня за плечо. Иваныч вцепился в меня, трёс и орал на ухо: «Саня! Саня!». С трудом оторвал голову от руля.
- Дед, ты не ори. Оглохнуть можно от твоих воплей.
- Блин, ну напугал. Уже минут десять тебя бужу, а ты, как мёртвый, даже не шевелишься.
- Да, я и сам думал, что умер.
- Ты это о чём? Куда это ты зарулил?
- Девчонку подобрал на трассе. Довез до деревни и вырубился. Устал, как собака.
- Какую девчонку? Какой деревни?
- Вот этой самой. Подвез к дому и уснул.
В серых предрассветных сумерках мир еще не обрёл, присущие ему формы и краски. Дождь закончился, но над землей белым, пушистым покрывалом стелился туман. И из этого белого сумрака на нас смотрела полуразвалившаяся печная труба, возвышавшаяся над невысоким холмиком, поросшим крапивой.
Как мы возвращались на трассу? Как ехали до города? Не спрашивай. Не помню. Не ехали – летели. Ногу с «газульки» убрал только тогда, когда фура влетела на территорию нашей конторы. Потом… потом три дня, как в тумане. Пили с Иванычем. Пили и не пьянели. Доходили до состояния амнезии, проваливались то ли в сон, то ли в забытье, возвращались и снова пили. Тупо, молча, не поднимая глаз от кафеля на полу. И это тоже, наверное, пограничное состояние. Когда одна нога уже занесена над пропастью безумия. Уж и не знаю, что удержало нас на краю. Что остановило нас за миг до падения.
Иваныч уволился через неделю. Сказал, что хватит с него приключений и отправился на дачу копать картошку и лечить природой нервную систему. Я тоже уволился перед Новым годом. Придумал для себя оправдание: «Теперь я семейный человек и негоже оставлять молодую жену в одиночестве». Не хотелось признаваться даже самому себе, что мерещатся мокрые отпечатки женских ладошек на панели, как в то сырое сентябрьское утро. Да, были эти проклятые отпечатки. Я их видел собственными глазами и Иваныч их видел. Видел, честное слово.
Сашка выдохнул. Протяжно и шумно. Словно сбросил с души большой, тяжёлый камень, который давил, не давал вдохнуть полной грудью воздух, перемешанный с небесною водой. Чувствовалось, что даже сейчас воспоминания смутной, неясной тревогой обволакивают душу. Мы всегда готовы зубоскалить по поводу «барабашек» пока сами не коснемся неведомого, непостижимого для нашего рационального мышления.
Сашка еще раз выдохнул, но теперь уже с чувством облегчения.
- Вот такая история приключилась когда-то. Не веришь?
- Сань, знаешь…
Я сделал паузу. По глазам читалось, что не врет человек. Но… Попробуйте поверить в то, чего не может быть никогда. По крайней мере, с точки зрения нашей фундаментальной науки.
- Говори, как есть. Не веришь?
- Да не вставай в позу. Вижу сам, что не врешь, но вот так, сразу не скажу: «Верю». Слишком, наверное, для моего материалистическо-атеистического мировоззрения.
- Посмотрел бы я на твое мировоззрение в то утро…
В салоне повисла тишина. Каждый остался наедине со своими мыслями, отгородившись от собеседника и от всего остального мира густым сигаретным дымом. Мысли кружились, барахтались в сизой пелене и вырывались в приоткрытую форточку, чтобы раствориться в каплях холодного осеннего дождя. Может быть, это студёная, прозрачная влага смоет всё лишнее, оставив единственно правильную, единственно верную крупицу истины.
- Ну, что атеист шестого разряда, готов?
- Саня, ты меня пугаешь. К чему такому я должен быть готов? Что, есть ещё и продолжение этой истории?
- Кто знает? Иногда история, как кино: заканчивается на самом интересном месте. Заканчивается, чтобы снова начаться.
- Ага. Вот теперь ты решил жути нагнать? А если я гадить, где попало, начну с перепугу? Предупреждаю: машину сам будешь мыть. Ты страху нагнал, тебе и разгребать.
- Не нагоняю я ничего. Просто, подъезжаем.
- Куда подъезжаем?
- К цыганскому километру.
И снова салон наполнился звенящей тишиной. Все звуки этого мира просто перестали восприниматься. Словно мы приближались к какой-то невидимой границе, незримой черте, которая может поделить нашу жизнь на «до» и «после». Мы напряжённо вглядывались в черноту осенней ночи, в плотную пелену дождя. Что нам хотелось там увидеть? Подтверждение? Опровержение? Я не знал. Да, и Сашка, наверное, тоже.
Водитель сбросил скорость. Осознанно или машинально? Свет фар выхватывал на обочине скромные придорожные обелиски и яркие букеты искусственных цветов, которые этой дождливой ночью смотрелись противоестественно, пугающе-крикливо на фоне пожухлой травы и серых опавших листьев. Неужели память человеческая и есть эти броские, неживые цветы на серой унылой обочине? Неужели мы не заслужили чего-то большего? Пусть не такого яркого, пусть скромного, но живого, тёплого. Эх…
Сашка вдавил педаль тормоза с такой силой, что показалось: это подошва ботинка запищала, цепляясь за мокрый асфальт. Что-то белое мелькнуло перед лобовым стеклом. Словно невесомое облачко спустилось с небес на землю, словно белая фата невесты, украденная ветром, пронеслась перед самым капотом. Мелькнуло и исчезло за дождевой пеленой. Мелькнуло и растворилось в темноте, обступившей дорогу.
Мы смотрели друг на друга…Тишина и ледяной холод. Только стук сердец отдавался где-то в голове набатным колокольным звоном. Вы когда-нибудь прыгали с парашютом? Наверное, мы сейчас испытывали то состояние, когда ноги теряют опору и ты, раскинув руки, падаешь в пустоту. Падаешь, имея лишь надежду и ничего более.
Не верьте байкам об отсталости отечественного автопрома. «Шестёрка» рванула так…Наверное, в бак вместе с бензином надо заливать немного надежды. Совсем чуть-чуть. Чтобы не вылетели поршня, чтобы клапана не прогорели. Но чтобы машина смогла вырваться из ночной темноты и влететь в рекламно-неоновый хаос городских улиц. Оставив позади то, чего не может быть никогда.
август 2014
СТАЛЬНАЯ ДУША
Наш мир давно, и, кажется, бесповоротно, разделен на две части: живое и не живое. Следовательно - одушевленное и неодушевленное. И так во всём: съедобное – несъедобное, плохое – хорошее, черное - белое… мы сами начинаем делить мир с того самого момента, когда осознаем себя частью этого мира. А, может быть, и раньше. Делим, кромсаем его, проводя чёткую границу и переход этой невидимой черты невозможен. Хотя… кто установил эти пограничные столбы? Кто придумал эти правила? Если есть правила, то, быть может, есть и исключения из них? Оставим шанс найти ответ философам и мудрецам. Нам – простым смертным, не отпущено времени для долгих рассуждений. Мы всё спешим и торопимся, вязнем в трясине бесконечных повседневных дел и забот. И лишь иногда останавливаемся, пытаясь что-то увидеть и понять в этом мире, в себе самом.
Мелкий декабрьский дождь неторопливо барабанил по крыше модуля незнакомую или давно забытую мелодию. Небесная влага слишком редкий гость в Афганистане. Не мудрено и забыть о чём поёт дождь, радует он уставшую землю, или оплакивает нашу судьбу.
Витька Жуков стоял у окна и слушал эту музыку. Этот размеренный, монотонный ритм уносил его за высокие хребты Гиндукуша туда, где давно трещали морозы, и снег огромными белыми хлопьями неслышно ложился на улицы, на крыши домов, на уснувшие до весны, тополя. Туда, где кипела предновогодняя суета в бесконечном беге по магазинам и долгом стоянии бескрайних очередей. Солдат провел ладонью по лицу, отгоняя видения, накинул бушлат и пошёл к выходу.
У выхода, на «тумбочке» скучал дневальный. Борясь с утренней полудрёмой что-то мурлыкая себе под нос.
- О, Вить, а ты куда собрался? Чемодан дембельский собирать?
- Нет, Колян. Я в парк. Завтра свою «ласточку» молодому передавать буду. Надо масло поменять, порядок навести, забрать кое-что.
- Так молодого и надо было с собой брать. Пусть привыкает. Не надоело самому гайки крутить?
- Вот завтра передам, и пусть крутит, а сегодня… Сегодня она ещё моя. Она чужих рук не любит.
- Ну давай-давай, герой - любовник.
- Да, пошёл ты…
Витька поднял воротник бушлата и шагнул за порог. Ноги скользнули по мокрой земле. То, что до дождя было пылью, превращалось в серую, липкую грязь. Она цеплялась за сапоги, превращая кирзачи в серые пудовые гири. Солдат выругался:
- Грёбанный Афганистан. Как меня всё это уже достало.
Выругался без злости. Так, по привычке. Потому, что мыслями был уже в парке. Возле своего БТРа, возле своей «ласточки». А тело двигалось на «автопилоте» по знакомому маршруту.
Витька, как и все старослужащие, предпочитал короткую дорогу. Зашёл за столовую, раздвинул «колючку» и ты уже в парке. Техник роты прапорщик Сагадаев ругал дембелей за эти прыжки через заграждения.
- Разгильдяи! Куда вы лезете? Там же часовой. А если пальнет с перепуга? Ладно, свою голову подставляете, так и меня без пенсии турнут из армии. Ещё раз кого-то замечу, сам голову оторву.
И так каждый день: дембеля-водители лазили через проволоку, прапорщик орал и матерился. Это стало своеобразным ритуалом в 3-ей роте. Таким же, как вечерняя поверка. Ежедневным и обязательным.
Но сегодня жуков пошёл через КТП*. Почему? Просто сегодня ноги сами выбирали себе дорогу. Просто сегодня в Витькиной голове творилось что-то невероятное. Он понимал, что сегодня в крайний раз заведет свой БТР, а завтра… Завтра под торжественные речи и аплодисменты отдаст его молодому. Леньке Лыкову. Отдаст и всё. Можно гладить парадку. В понедельник борт до Ташкента и прощай Афганистан. Понимал Витька, всё понимал, но вот поверить в это до конца не мог. Ждал этого дня, ждал. Но вот пришёл он, а в голове сумбур и беспорядок. Так и хочется ущипнуть себя: «А не сон ли это?». Нет, не спал рядовой Жуков.
Ноги несли его по знакомой, до последнего камешка, дороге в парк боевых машин, где его ждала «ласточка»- БТР-70 с бортовым номером 325.
Жуков шагнул через порог, стряхивая дождевые капли с шапки и воротника бушлата. А на КТП уже вовсю кипела жизнь. Техники рот о чём-то горячо спорили, перебивая друг друга. Зампотех батальона капитан Одинцов сидел за столом дежурного и курил, выпуская колечки дыма к потолку. Лишь иногда, чуть рассеянно, смотрел на спорящих прапорщиков и чему-то улыбался. Похоже, что сейчас он был далек не только от этого спора, этих людей, но и от всего Афганистана.
Капитан оглянулся на звук хлопнувшей двери, возвращаясь в реалии этого мира:
- О, Маршал!
- Здравия желаю, товарищ капитан.
Зампотех в момент знакомства «окрестил» Витьку Маршалом. В честь выдающегося однофамильца. С легкой руки офицера так и приклеилось к Витьке это прозвище. Но он не обижался. Маршал, так Маршал. Всё лучше, чем Жук. И во дворе, и в школе его звали именно так. Видно у сверстников было туго с историей, или фантазией. А, может быть и не заслужил Витька, чтобы его величали Маршалом.
- Готовишь технику к передаче?
-Так точно, товарищ капитан. Осталось масло поменять и аккумуляторы обслужить.
- Молодец! Лучшая машина в батальоне должна и выглядеть соответственно. Сагадаев поставишь 325 первым от КТП., чтобы все видели, кто есть лучший водитель в лучшей дивизии лучшего ограниченного контингента.
* КТП – контрольно-технический пункт
Витька ухмыльнулся. Всегда зампотех был немногословен. Люди, всю жизнь, ковыряющиеся в железяках, обычно, скупы на слова и эмоции. А тут такая тирада. С ума сойти можно. Даже прапорщики прервали свой спор и с удивлением уставились на капитана. Одинцов, озадаченный наступившей тишиной, оглянулся на техников.
- Лучшие бездельники, лучшей дивизии, что застыли, как мумии? Заняться нечем? Ускакали все по машинам. Чтобы завтра вся техника блестела, как у хорошего кота…
Прапорщики двинулись к выходу, недоуменно пожимая плечами и негромко переговариваясь.
- Что это с Сан Санычем сегодня? Какая муха его укусила?
- Бездельники? Гайку, лишний раз, не выпросишь…Ох, Афганистан, мать его…
Витька, следом за техниками, пошёл к выходу, но зампотех остановил его у самой двери.
- Маршал, погоди немного.
- Слушаю, товарищ капитан.
- Вить, как там молодое пополнение?
- Да, вроде бы, нормальные пацаны. Совсем дубовых нет. «Тормозят» немного, но это пройдет. Натаскаются, притрутся. Лишь бы желание было.
- И время…
- Не понял, товарищ капитан.
- Времени мало натаскивать и притирать. Суета в штабе какая-то. Видать что-то крупное на носу. А с молодыми, сам понимаешь…Как бы дров не наломали. Да, ладно, разберемся. Иди, занимайся машиной.
Витька шагнул в мелкий, моросящий дождь и пошёл к своей «ласточке». В голове с новой силой запульсировала мысль: «В крайний раз». Она билась, кричала, рвалась наружу. И ему хотелось кричать. От радости, или от какой-то непонятной, неясной тоски и тревоги. Как чёрная туча порой закрывает солнце, так и это необъяснимое и смутное чувство не давало радости выплеснуться в этот серый, сырой небосвод. Взлететь высоко-высоко и умчаться в снежно-морозную синь родного города.
Он подошёл к своему БТРу, как всегда, с левой, водительской, стороны. Положил руку на броню, мокрую и холодную.
- Привет. Заждалась? Ну, ничего. Сейчас заведу, прогрею, масло и фильтра заменю, и всё будет нормально. Витька обходил машину по кругу, осматривая придирчивым взглядом, поглаживая стальные бока. И голос его сливался с монотонной мелодией дождя.
- Я вчера письмо из дома получил. Мама всё в окно выглядывает, ждет. У сестренки четверть заканчивается и по физике, наверное, трояк будет за полугодие. Взрослая уже – 9-й класс. По дискотекам бегает. Приеду, мозги вправлю. От ребят соседских привет передает. Ждут, все ждут. И я жду. Соскучился. Ну, ничего, немного осталось. Вот завтра тебя передам и домой.
Невольный вздох вырвался из Витькиной груди, и что-то ухнуло внутри боевой машины. Или ему только показалось? Солдат остановился и прислушался. Нет, точно показалось. Внутри было тихо. Только где-то справа чихнул чей-то двигатель. Чихнул, фыркнул и опять лишь шорох дождя нарушал тишину. Зыбкую, настороженную тишину афганского утра, которое будет постепенно наполняться звуками и движением. И в этой повседневной людской суете уже не будет слышен шёпот дождя.
Жуков взявшись за поручень, легко забросил свое тело на броню, открыл люк и соскользнул вниз на водительское место. Опустил люк, закрывая себя от дождя, отгораживаясь стальной перегородкой от остального мира. Ладони легли на баранку и замерли, словно впитывая в себя всю силу и мощь боевой машины, которая будет подвластна любому движению руки, воле человека. Витька опустил голову, закрыл глаза.
- Ну, что «ласточка», поработаем? Давай, родная, в крайний раз.
И опять солдату послышался вздох. Где-то за спиной, там – в десантном отделении. Легкий, едва различимый. Словно слабый ветерок пробежал внутри БТРа. Пробежал, коснувшись мокрой щеки, и умчался обратно, скрипнув крышкой патронной коробки. Витька вздрогнул. Не от этого прикосновения. Кто-то снаружи стучал по броне. Голос прапорщика Сагадаева из другого – реального мира.
- Эй, Маршал, заснул что ли? Вставай, дембель проспишь.
Солдат высунул голову из люка.
- Да, не сплю я товарищ прапорщик.
- Заведешь, подъедешь к каптерке. Фильтра на верстаке, масло около двери. Я пока в 1-ю роту сбегаю. Ремни надо забрать. И давай шустрей. Потом будешь свою «ласточку» облизывать.
- Понял, понял.
Прапорщик ушёл, а Витька опустился на своё место, подмигнул азиатским красоткам, что смотрели на него с открыток, купленных в дукане,* и запустил двигатели.
Водитель сидел и слушал. Мягкое, утробное урчание отдавалось легкой дрожью на баранку. Пальцы ощущали эту дрожь, как пальцы пианиста ощущают малейшую вибрацию клавиши рояля. Для Витьки это тоже была музыка. Он слушал её и уплывал по ней, словно по реке. Куда-то в туманное будущее, или в горячее прошлое.
Был май. Рота вышла на сопровождение колонны. Солнце только начинало свой бег по безоблачному небосводу. Ещё не пришло время изнуряющей жары и обжигающих горячих ветров. Красота! Курорт, да и только. В такие часы жизнь кажется прекрасной и бесконечной. Особенно, когда тебе только, что стукнуло 20 лет. Хочется петь и кричать, подставляя лицо встречному ветру. И Витька пел, точнее орал:
Вот, новый поворот
И мотор ревёт.
Что он нам несёт
Пропасть или брод?
И ветер бил в лицо, и дорога ложилась под колёса бронетранспортёра,
* Дукан - небольшая лавочка, магазин
и солнце улыбалось, и жизнь была чудесной.
«Наливники» встретили километрах в десяти от заброшенного разбитого долгой войной, кишлака. БТРы рассредоточились по колонне, и новые километры дороги наматывались на скаты, и жизнь оставалась прекрасной. Только краски слегка померкли в сером, густом облаке пыли, которое висело над машинами невесомым покрывалом. Слабый ветерок не разгонял пыль, а лишь закручивал её в огромные серые спирали и даже габаритные огни, идущей впереди, машины были едва различимы в пыльном круговороте.
Взводный хлопнул Витьку по шлемофону и показал пальцами: «Увеличить дистанцию». И тут впереди ударил гранатомет, и затрещали автоматные очереди. Ещё один хлопок по шлемофону и водитель бросил машину влево и рванул туда, где поднимался над дорогой густой чёрный дым. Пулеметчик Колька Иванов развернул башню. Ствол КПВТ* шарил по развалинам, пытаясь отыскать духов среди руин. Впереди горел «КамАЗ». «Наливник» развернуло поперёк дороги. Из разорванной взрывом, ёмкости на дорогу хлестала соляра. И дорога тоже горела. Яркие языки пламени смешивались с едким чёрным дымом. Руины плевали свинцом. Пулеметы БТРа крошили развалины, кромсая тела, прятавшихся там людей. Смрад от горящего металла и солярки, от сгоревшего пороха заставлял нутро выворачиваться наизнанку.
Витька подогнал БТР к горящей машине, прикрывая бронёй пацанов, бросившихся вытаскивать водителя «КамАЗа». КПВТ всё бил и бил по кишлаку, выбивая фонтаны серой пыли. Горячие, тяжелые гильзы, словно капли крупного дождя, барабанили по броне. Взводный орал: «Быстрее, пацаны!». Несколько пуль ударило по БТРу, отдаваясь внутри колокольным звоном. Но даже в этой какофонии от крика: «Граната!», повеяло могильным холодом.
Что произошло потом, Витька и сейчас не мог объяснить. По его ощущениям машина чуть-чуть двинулась назад за мгновение до того, как он бросил сцепление и вдавил в пол педаль газа. Вот это чуть-чуть оказалось достаточным, чтобы спасти их всех. Гранатометный выстрел, как показалось солдату, задел своим оперением нос БТРа, и ударил в горящий «наливник», добивая его и сбрасывая с дороги.
Потом взводный обнял его.
- Ну, ты, Витек, даешь! Я уже подумал, что нам хана. Как ты успел?
Маршал стоял, улыбался и пожимал плечами. А, что оставалось делать? Рассказать? Всё равно не поверят. Скажут, что в горячке и не такое может почудиться. Но сам-то он знал, что это «ласточка» сама спасла их всех, и его, Витьку Жукова, спасла от духовской гранаты. Значит, есть что-то в чреве боевой машины кроме движков и трансмиссии ещё что-то. Только что?
* КПВТ – 14, 5 мм. крупнокалиберный пулемет Владимирова, танковый
Водитель осторожно двинул машину вперед. Бронетранспортер аккуратно развернулся на крохотном пятачке у каптерки и замер. А в окружающем мире опять остался лишь шёпот дождя. О чем говорили капли, падая на сталь? О чём они плакали, стекая по броне на утрамбованную землю? Витька закрыл глаза, и слушал этот плачь, этот рассказ. Только сердце солдата уносило его в заснеженный город. Там небесная влага падала бесшумно белыми, огромными хлопьями. Ложилась на землю пушистым ковром, который скрипел под ногами совсем другой рассказ. И был в нем запах хвои и мандаринов. Вкус наступающего праздника. Самого-самого любимого. И было в нём ожидание чего-то светлого, ещё неизведанного, но такого манящего и опьяняющего своей неизвестностью.
Шёпот дождя таял, терялся в звуках оживающего парка.
- Маршал, ты скоро свою колымагу отсюда уберёшь?
Голос Ваньки Седова, водилы из второй роты, оборвал мечты на самом взлете. Есть же у некоторых людей «талант»!
- Эй, воин, ты как мою «ласточку» обозвал?
Витька вылез на броню и смотрел на нарушителя спокойствия сверху вниз.
- Оборзел, салага? Ещё раз услышу, уши оторву от дурной башки.
- Вить, да, ладно. Ты не психуй. Я это. Как-то случайно вырвалось.
- Ты свою консервную банку в порядок приведи. А уж потом рот открывать будешь.
Жуков нырнул вниз, натянул поверх ХБ, старый, пахнущий бензином и маслом, комбинезон и полез в тёплое нутро боевой машины. И снова лёгкий, едва уловимый ветерок пролетел по машине, касаясь Витькиных волос. Волна тёплого воздуха от прогретых движков? Или что-то всё-таки есть в этой стальной коробке? Что? Кто? Что-то же сорвало фиксатор сиденья тогда – в августе?
Август выдался жарким. Настоящее пекло. Броня раскалялась, люди изнывали. А солнце, кажется, не уходило на покой, сжигая всё на измученной земле своими безжалостными лучами.
Батальон блокировал банду в кишлаке. Солдаты мучились в касках и бронежилетах под палящими лучами немилосердного светила пока местные активисты пытались уговорить «духов» сложить оружие. Ох, уж эти восточные штучки. Можно говорить целый день, так и не сказав ничего. Душманы тянули время, надеясь вырваться из осады под покровом ночи. Они понимали, что пощады не будет. Слишком длинный и кровавый след тянулся за этим отрядом мулы Джамаля. Все знали, что схватка, скорее всего, неизбежна, но надежда… Надежда умирает последней.
День неумолимо клонился к вечеру. Комбат метался, как раненный зверь в западне.
- Черт! Сколько они ещё там будут лясы точить? Дипломаты хреновы.
Нет, он не рвался в драку. Единственным и естественным было желание избежать ночного боя. И днём-то бой в тесных улочках большого кишлака не сулил ничего хорошего. А уж ночью…
- Эй, бача*
Комбат окликнул одного из активистов.
- Иди в кишлак и скажи, что у них осталось 30 минут. Плевать я хотел на все ваши чаепития. Через 30 минут начинаем разбирать кишлак по кирпичам. Ты, меня понял?
- Да, командор, понял.
Но афганец не успел сделать и двух шагов, как где-то в кишлаке грохнули автоматные очереди. Что там произошло? Скорее всего, это так и останется тайной, которую унесли с собой в могилу и активисты и душманы.
- Батальон, к бою!
И закружилась над кишлаком смерть, раскинув свои чёрные крылья над пересохшей землёй, орошая её кровью. Витькин бронетранспортер метался на небольшой площадке между арыком и высокой каменной насыпью. То, утыкаясь носом в дувал, то откатываясь назад. Пулемёты били почти без передышки. Что видел пулеметчик в плотном облаке пыли, повисшем над человеческими жилищами? Но командовал он уверенно и со скоростью стрельбы своих пулеметов.
- Витёк, правее. Ещё правее… Вот сучара… сейчас, сейчас. Получай… И пули, оторвавшись от стволов начинали свой смертельный полёт. Чтобы там - в сером мареве найти свою цель. Добавить боли и страдания в этом сумасшедшем мире.
Маршал поднял свою сидушку в положение «по походному». Серая мгла накрыла всё вокруг, и приходилось вертеть головой на 360 градусов. Кто-то мудро сказал: «Движение – это жизнь». А в бою тем более. Замер на месте – стал мишенью. Вот и крутил Витька баранку, как заводной. Только голова мелькала над тёмной пропастью люка.
- Витёк, сдавай назад и влево. Тормозни…
И новая очередь уносилась куда-то в серое облако. Где что-то трещало, взрывалось, ухало, выло на все голоса.
- Витёк, доворачивай до дувала.
Водитель крутанул руль и вдруг рухнул вниз, в раскалённое чрево бронетранспортёра. Почему-то соскочили фиксаторы, удерживающие сиденье и Маршал оказался внутри боевой машины. И в это мгновение по люку ударила автоматная очередь. Прицельная? Шальная? Но тогда не было времени решать эту головоломку. Витька вернул сиденье в прежнее положение и крутил, крутил, крутил баранку. Пока не утихла стрельба, пока чёрная ночь не легла на истерзанную землю.
Утро, яркое и стремительное, уносит все тревоги и переживания дня минувшего. Солнце, начиная новый виток бесконечного бега, с улыбкой говорит тебе: «Забудь всё, что было вчера. Сегодня всё начинается сначала…»
Палец пулемётчика уткнулся в пулевые отметины на водительском люке.
- Братан, да, ты в рубашке родился. В шёлковой, до самых пяток.
Маршал стоял и смотрел на эти страшные метки, как заворожённый. А по спине катилась тонкая, холодная струйка запоздалого страха.
По броне громко застучали чьи-то сапоги. В люке показалась улыбающаяся физиономия техника роты.
- Маршал, ты на обед-то идешь? Или дембеля святым духом питаются?
- Нет товарищ прапорщик, я здесь перекушу.
- Тебе этот сухпай ещё поперёк глотки не стоит?
- Перебьюсь. Немного осталось.
- Ну-ну…
А дождь все шлёпал по броне. В наступившем безмолвии он слышался особенно ярко и тоскливо. «Война - войной, а обед по распорядку», - как любил говаривать старшина. Витька поставил банку тушёнки на водяной коллектор, принялся хрустеть галетами. А перед глазами стояло огромное блюдо самых вкусных в мире маминых пирожков. Бывало, всей ватагой залетали к Жуковым домой, и моментально уничтожали горячие, румяные пирожки. Такой аппетит нагуливали в уличных баталиях, до темноты гоняя в футбол или играя в войну. Ох, уж эти детские игры. Как же давно это было? Вроде бы и времени прошло не очень много, а, словно всё это было в совершенно другой жизни. Вспоминаешь и не веришь самому себе. «Не со мной это было». Будто бы родился и вырос ты на этой войне. Или прожил ты здесь совсем другую жизнь. Свою? Чужую? А мир без войны – видение, мираж из другой галактики.
Солдат вылез на броню, закурил. Эх, скоро он улетит в эту мирную галактику. Сколько до неё лету? Часа три, или целая жизнь? В чём измеряется расстояние? В километрах? В днях? В пулевых отметинах на броне? И Витька опять вспомнил то яркое августовское утро. Вмятины от пуль холодят пальцы. Словно гладишь собственную могильную плиту. А по спине бежит струйка холодного пота. Если бы не соскочил фиксатор… Нет, что-то есть внутри этой стальной махины. И как ответ на эти мысли, что-то отчётливо и громко вздохнуло внутри бронетранспортёра.
За работой не замечаешь, как бежит время. День клонился к вечеру. И лишь дождь всё капал и капал, не зная усталости. Что-то совсем прохудилось небо.
- Маршал!
Крик прапорщика Сагадаева взлетел над парком.
- Гони машину к КТП. Хватит марафет наводить. Дыры протрёшь в броне.
- Сейчас, сейчас.
Витька соскользнул вниз и завел двигатели. Машина плавно пошла по большому кругу, чтобы занять отведённое ей почётное место.
Над парком стояла тишина, и только шёпот дождя вплетал в неё свою печальную мелодию. И казалось, что весь мир застыл, прислушиваясь к музыке, навевающей грусть. Даже тучи спустились ниже, словно боялись пропустить хотя бы одну ноту. Даже ветер задремал где-то в невесомых серых перинах, убаюканный небесным оркестром.
Капитан Одинцов стоял на пороге КТП и тоже слушал дождь. Глядел, как капли падают на броню и одинокую фигуру, сидящую у раскрытого десантного люка БТРа. Капли летели с небес, стекали по стальным листам на солдата и падали на землю. И в наступающих сумерках трудно было понять, чьи слёзы льются на сцепленные ладони застывшего у брони человека.
