В субботу, ближе к вечеру, бабушка попросила меня отнести банку с творогом моей сестре Ольге, жившей на Абрамовке - другом конце деревни - со своим мужем Витей. Свадьбу им сыграли весной, после прилета грачей. Перекресток разделял нашу деревню на две равные половины. В конце одной половины стоял дом многодетной семьи Абрама, в конце другой половины располагался дом бобыля Касьяна. Среди жителей деревни так и повелось, что одну половину они называли Абрамовкой, а другую Касьянковой. Возвращаясь домой, я размышлял над тем, почему это наша Ольга стала так быстро толстеть? Интересно, что это она такое кушает? Надо не забыть, спросить у бабушки. Она наверняка все знает. Почему солнце светит и греет, а луна только светит? Почему звезды падают? Почему вода мокрая? О чем её ни спросишь, у неё на все есть своя интересная сказка. Мой дедушка, тоже очень хороший, но уж очень строгий. Как говорит моя бабушка, таким его сделала служба. Он полковник в отставке, бывший командир части. От него ничего не утаишь и не скроешь. Порою кажется, что он тебя насквозь видит. Если что не так, он сразу наказывает, заставляя или приседать, или отжиматься, а если совсем дело плохо, то берет офицерский ремень и приговаривает: "Ты мой внук, и я тебя очень люблю, поэтому я тебя не наказываю, а лечу", - и несколько раз хлопнет по заднице. Но не больно, а так, для острастки. "Погоди, погоди, - ругается бабушка, - дай ему подрасти, напьется, он тебя тоже полечит, по сопатке". Мои мысли прервал истошный крик... Это навстречу мне бежал Вовка Касимов - парнишка лет шести. Подбегая к своим воротам, он что есть мочи завопил: - Ма-а-мка-а!!! Вытаскивай мясо из супа, к нам гости идут... Из-за поворота, покачиваясь в разные стороны, вынырнула подвыпившая компания. Посередке шел Вовкин отец, дядя Ваня, справа от него, заплетаясь в ногах, дядя Миша, а слева шел прихрамывая дядя Петя. У дяди Вани в руках болталась сетка, в которой звякали бутылки. Тут в воротах Вовкиного дома показалась его мать тётя Света. В руках она держала огромный осиновый кол, которым обычно подпирают подгнивший забор, дабы он не завалился на землю. -Ах вы, закалдырики хреновы, зачухондрики конченые, - потрясая колом, кричала тетя Света. -Ну, идите сюда, идите, гостюшки дорогие, сейчас я вас и помою, и побрею, и накормлю, и щи с лаптями, и вареники с повидлом на третье поддам. Не ожидая такого радушного приема, компания на секунду остановилась, оценивая нестандартную ситуацию, и, переглянувшись между собой, быстро ретировалась в калитку дяди Мишиного дома. Звякнула щеколда, затем ослышался глухой стук, видно изнутри, для пущей надежности, ворота подперли бревном. Ещё некоторое время тетя Света потрясала колом и ругалась на непонятном языке. Потом, с минуту постояв, как бы ожидая реакцию на свое выступление, покрутила головой, смачно плюнула, бросила кол и хлопнула воротами. Тут же снова вернулась, громко выругалась, ещё раз плюнула, подобрала кол, который ей еще пригодится, и скрылась за калиткой. Вернувшись домой, я рассказал об увиденном. - Алкаш он беспробудный, этот дядя Ваня и тюрьма по нему плачет, - категорично высказался дед. - Тебе бы все только тюрьма, - возразила бабушка, - и так пересажали пол-России, а что толку? Как пили, так и пьют, если не больше, чем прежде. - Больной он, - с состраданием продолжила бабушка. - Так, что же он к доктору не идет, если больной?! - спросил я. - Доктор тело лечит, а у него душа болит, - с жалостью произнесла бабушка. - Видно, обиделся шибко на весь белый свет, на всех и вся, вот и пьет, - подытожила она. - Был бы один, так Бог бы с ним, мальчонку жалко. Ходит по деревне, как неприкаянный. Полуголодный, полураздетый, и никому до него дела нет. Сирота при живых родителях. - Ну а мать-то, Светка, куда смотрит? - возмутился дед. - А что мать? Раньше, когда совхоз был, так она хоть молоко с фермы приносила. А сейчас шаром покати. Совхоз разорился, а ведь был самым крупным в районе. Одних коров было тысяч пять. Всё пошло прахом. Скотину порезали, фермы разобрали. Местное и районное начальство понастроило себе из них коттеджи. Даже железобетонные плиты, которыми была устлана ферма, подъемным краном из дерьма выдергивали, обскрябали, погрузили и увезли. Говорят, что бывший директор Мурзайкин в области себе двухэтажный особняк построил. - Погодь, погодь, мать. Что ты мне голову морочишь? При чем тут Мурзайкин? Разговор- то у нас совсем о другом. - О чем о другом? О том же самом, - не сдавалась бабушка. - Здрасьте, я ваша тетя, - дед вынул из пачки сигарету, размяв ее, закурил, – надо же, я ей про Фому, она мне про Ерему. Я тебе говорю, что если Ванька пьет, то его жена Светка должна за своим сыном смотреть или нет? - Конечно, должна, - согласилась бабушка. - Только вот лень-то вперед её родилась. Ты сходи, посмотри на ее огород, плакать захочется, за такое издевательство над землей. Все заросло репьем да бурьяном. А зима придет? Ни овощей, ни картошки, ни дров. Зубы ложи на полку, да помирай. Я не знаю, что с людьми творится? Сейчас такое трудное время, одна надежда на себя и свои руки. - Ты еще про Бога вспомни, - язвительно вставил дед. - Да и вспомню, - с укором и обидой ответила бабушка. – Сам-то, неужели забыл, какая у нас в селе была трехглавая церковь, красавица! За десятки верст приезжал народ на престольные праздники. Да и люди были добрее и терпимее друг к другу, хотя и жили бедно. После войны ни одеть, ни обуть, ни поесть было нечего. Но людям помогала вера. Эта огромная сила делала наши души светлыми, добрыми, чистыми. А сейчас без веры наши души скукожились, почерствели и почернели, а кое у кого покрылись отравляющей плесенью. Вспомни, года через три после смерти Сталина, когда к власти пришел Хрущев, начались гонения на церковь. Действовала власть хитро и изощренно. Старая школа в селе обветшала и стала мала. Классы были переполнены, хотя и учились в две смены. Решили строить новую. Построили быстро, за один год, а когда школа была готова, то спохватились, что место было выбрано не совсем удачно. Прямо напротив церкви. Такое соседство не устраивало партийное руководство, и церковь решено было снести. Вот так её и порушили. Отсюда и все беды пошли. - Мать, ты что буровишь, какие беды? - непонимающе возразил дед. - Я не буровлю, а истину говорю. Без веры в Господа души людские надломились, заболели и зачахли. - Значит, по-твоему выходит, что Ванька пьет оттого, что церковь сломали? - Вот только не надо ёрничать, - обиделась бабушка. - А я не ёрничаю, а говорю конкретно. Попались бы эти пьяницы ко мне в часть, через полгода были бы как шелковые, а нет, то, всем бы зубы повыщелкивал, - для убедительности он потряс своим увесистым кулаком. - А если бы они тебя? - А мне за что? Бабушка вздохнула. - Вот ты скажи, Федя, во что ты веришь? В партию, наградной пистолет и свой кулак? Давай разложим все по полочкам... Партия твоя развалилась, пистолет в нужный момент может дать осечку, а силы покинут тебя, и с чем же ты тогда останешься? Воцарилась минутная пауза. - Молчишь? В ответ дед закряхтел, почесал свой седой ёжик и нехотя протянул: - Может, ты и права... В твоих доводах, определенно, что-то есть... Бабушка облегченно вздохнула. - Бабушка, скажи, а есть ли такие доктора, которые душу лечат? - спросил я. - Есть, Максимка, есть. Таких докторов Батюшками называют, и служат они в церквах, но об этом я расскажу тебе завтра, а сейчас давай раздеваться, мыться и спать, а то уже поздно. Лежа в кровати, перед тем как заснуть, я долго мечтал о том, что когда стану взрослым, то непременно выучусь на доктора, который лечит душу. А когда заснул, мне приснился странный сон... Большое мрачное здание из красного кирпича, с окнами, заделанными решетками из толстых железных прутьев. Вокруг здания высокий каменный забор с колючей проволокой поверху. Я сразу догадался, что это тюрьма. Из окон падали большие крупные капли - это слезы, - подумал я. Дед же говорил, что тюрьма плачет. Но тут выглянуло солнце, такое яркое, что даже глазам смотреть больно. Слезы из окон тюрьмы перестали капать, они высохли. В следующее мгновение тюрьма превратилась в великолепную церковь с множеством куполов. Они светились и переливались в лучах яркого солнца. Был слышан звон колоколов. Моя душа переполнилась радостью, а сам я слился и растворился во всей этой красоте. Тут я чихнул и открыл глаза. Передо мной склонился дедушка и лукаво улыбался. В руке он держал пушинку, которой видно щекотал мне нос. Старинные напольные часы отбивали восемь часов. - Подъем, - скомандовал дед. Я мигом соскочил с кровати, и мы побежали с ним в сад к колодцу, обливаться холодной водой. День, приближающий меня к моей заветной мечте, начинался.
